читать дальшеТо, что М. Ю. Лермонтов – едва ли не самая загадочная творческая личность в истории русской литературы XIX века, давно известно. В художественных произведениях поэта сокрыт, по мнению некоторых исследователей творчества Лермонтова, «не подлежащий дешифровке мотив тайны». «Таинственность» произведений Лермонтова своеобразный феномен. Дело даже не в какой-то необыкновенной сложности или противоречивости содержания его произведений, а в трудноуловимой позиции лирического «я». Лермонтов «ускользает» - вот, пожалуй, самое точное определение для его творческой индивидуальности. Но в чем, же причина этого таинственного «ускользания» личности автора? В стихотворении "Дума" лирическое "я" словно расколото на части. Рассказывая о своем поколении, автор выражает две точки зрения. Он говорит о себе, то в первом лице единственного и множественного числа, то в третьем лице: «печально я гляжу, на наше поколение», «мы», «нас», «нам», «его грядущее». Н вот в развернутом сравнении молодого поколения с тощим плодом от первого и третьего лица, соединяющиеся в местоимение «нашего». Так тощий плод, до времени созрелый, Ни вкуса нашего, не радуя, ни глаз, Висит между цветов, пришлец осиротелый, И час их красоты — его паденья час! Теперь поэт смотрит на происходящие отстранено, со стороны. А в заключительном четверостишие, в котором местоимение «наш» объединяет первое и третье лицо, голос автора – представителя своего поколения – звучит как приговор «судьи и гражданина». И прах наш, со строгостью судьи и гражданина, Потомок оскорбит презрительным стихом, Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом. Иная форма выражения лирического «я» представлено в стихотворении «Ангел». В этом произведении, по мнению К. Мочульского, «поэт создает миф своей душе». Весь текст построен на глаголах в прошедшем времени, причем всё, кроме последнего несовершенного вида, то есть обозначают бесконечное действие. Так возникает эффект времени, разлитого в вечности. И вновь, как и в стихотворении «Дума», происходит «раздвоение» лирического «я». В некоторых строфах автор будто наблюдает земную жизнь со стороны, и в заключительных сточках мы слышим интимно-проникновенную интонации – голос томящейся души. И долго на свете томилась она, Желанием чудным полна; И звуков небес заменить не могли Ей скучные песни земли. Не редко лирический герой в произведениях Лермонтова размышляет о смерти. В элегии « Выхожу один я на дорогу…» возникает картина продолжение жизни в небытие. Стихотворение строится на внутреннем противопоставлений двух пейзажей. Оба прекрасны в своей гармоничности, но первый холоден и равнодушен к человеку. Второй же связан с лирическим героем: мы слышим голос любви. Противопоставлены и цветовые гаммы этих пейзажей: один из них – «космический». Он выдержан в «холодных», серебряно-голубых красках. Второй – «цветной»: зеленый, тёмно-коричневый. Кроме того, в тексте элегии мы наблюдаем смену позиций лирического «я»: взгляд вдаль из космоса и вовнутрь себя. Так стихотворный текст воссоздает путь души из мира земного в вечность. Таким образом, отличительная особенность лирического «я» в произведениях М. Ю. Лермонтова – совмещение в одном человеке нескольких личностей, отдельных голосов, способность видеть мир с различных точек зрения и нравственно-психологических позиций.
Мне, узкоглазой и ширококостной, Февральским утром в год бы високосный, Когда по небу мечется заря В тулупе красном, речью бы несносной На Лобном месте мне б гневить царя И крикнуть: – Царь! Ты много войска маешь, Но ни черта в стихах не понимаешь, Черства твоя порода и глуха… Опричнина – жестокая затея, Кровопролитье – до-о-о-лгая затея, Опричник зря кровавый бой затеял Со мной на понимание стиха. Вот он впрягает шею, руки, плечи В дилемму – не убить, так искалечить, Но – не читать, не слышать, не видать, Столкнуть с Земли, покончить с днём рожденья, В то солнечное, яркое сплетенье Строфы, – ногой, обутой в хром, поддать!
О, как всего, что с лёту не понятно, Боятся те, кто носит крови пятна На рукавах камзола!.. Вникни, царь. Поэт – это священная корова, И если государство нездорово, Ты песню топором не отрицай! Ведь кто бы смог из преданного войска Смочить траву слюной такого свойства, Чтоб ты глотал метафор молоко, И мозг светлел и улыбалось тело?.. Я стoю плахи, но не в этом дело, А дело в том, что царство – велико, А в нём одним опричникам легко. А топоры – не лёд, они не тают, И головы, как яблоки, слетают С мертвецким стуком с Лобного крыльца, И мозг чернеет, истуканом – тело… – Ты стоишь плахи! – Царь, не в этом дело. Казни меня, но государство в целом Вполне достойно лучшего конца!..
-
-
03.01.2010 в 21:08взято с сайта Ю.М. - !
www.morits.owl.ru/
К У Л А Ч Н Ы Й Б О Й
Мне, узкоглазой и ширококостной,
Февральским утром в год бы високосный,
Когда по небу мечется заря
В тулупе красном, речью бы несносной
На Лобном месте мне б гневить царя
И крикнуть: – Царь! Ты много войска маешь,
Но ни черта в стихах не понимаешь,
Черства твоя порода и глуха…
Опричнина – жестокая затея,
Кровопролитье – до-о-о-лгая затея,
Опричник зря кровавый бой затеял
Со мной на понимание стиха.
Вот он впрягает шею, руки, плечи
В дилемму – не убить, так искалечить,
Но – не читать, не слышать, не видать,
Столкнуть с Земли, покончить с днём рожденья,
В то солнечное, яркое сплетенье
Строфы, – ногой, обутой в хром, поддать!
О, как всего, что с лёту не понятно,
Боятся те, кто носит крови пятна
На рукавах камзола!.. Вникни, царь.
Поэт – это священная корова,
И если государство нездорово,
Ты песню топором не отрицай!
Ведь кто бы смог из преданного войска
Смочить траву слюной такого свойства,
Чтоб ты глотал метафор молоко,
И мозг светлел и улыбалось тело?..
Я стoю плахи, но не в этом дело,
А дело в том, что царство – велико,
А в нём одним опричникам легко.
А топоры – не лёд, они не тают,
И головы, как яблоки, слетают
С мертвецким стуком с Лобного крыльца,
И мозг чернеет, истуканом – тело…
– Ты стоишь плахи!
– Царь, не в этом дело.
Казни меня, но государство в целом
Вполне достойно лучшего конца!..